Воспоминания художника
«Повинуйтесь наставникам вашим»…
Апостол Павел
Как-то на «духовной» теме мы расспорились с моей супругой.. О чем шла речь теперь не помню, но я воскликнул:
- Да что ты понимаешь? Ты святых-то никогда не видела! (т.е. не читала св.отцов)
- Видела, отца Василия!
«А ведь правда – подумал я- о. Василий чем не святой?»
Вообще моя супруга относилась к о. Василию как к явленному чуду.
- Посмотри – говорила она- Ведь это же живая икона! Все черты как на древней иконе. Форма в форму переходит как на мозаике. Надо сказать, что мозаику Ксения кладет превосходно. Я стал вспоминать. В самом деле и на древних фресках также: нос с горбинкой заканчивается четко очерченными ноздрями сверху вниз, носогубная складка пластично, по волевому, подчеркивая скулы переходит в усы абсолютно иконописной формы, открывая уста, описанные как учит нас иконография столь же «классически» строится борода. Даже уши большие, с острыми концами, сильно выраженной формы ушных раковин поражают сходством с древними изображениями, сделанными особым приемом. Но главное, конечно же, глаза. Они сидят в глазницах по «иконописному», и брови со лбом образуют единый ритм силовых линий. Сами же радужки глаз построены как положено: одна прямо, другая наискось и чуть вверх, отчего взгляд обращен из глубины прямо на тебя и одновременно мимо, отчего видит он находящееся в тебе и одновременно за тобой, но тебе принадлежащее. Самое же главное, что в этом взгляде присутствует нечто, вернее Некто, кто видит тебя таким, каков ты есть и ничто от него не скрыто.
Я много лет собирался написать портрет о. Василия, но так и не решился, чувствуя, что мало, что получится. А теперь жалею - надо было «рискнуть».
* * *
Автобус от ст. «Сланцы» нещадно пылил, урча и переваливаясь с боку на бок, пробираясь по нашей исконно-русской дороге, которая даже в мирное время напоминает о близости фронтовой полосы и недавней бомбежке….Уф!
Из жара железной коробки я наконец выбрался на остановке «Подолешье». Это название очевидно относилось к ольхе, дереву, которое любит расти в сырых местах. Но у меня в уме возникло – леший. Действительно, в такой глуши мог жить только он. Я двинулся по проселку от «трассы», такому же пыльному, но не так сильно разбитому. Видно здесь вообще почти никто не ездит. До места было километра 3-4. Слева и справа тянулась какая то ровность, поросшая мелкими кустами и, хотя говорится : «лучше плохо ехать, чем хорошо идти» - я был доволен, что наконец-то избавился от нудной, жаркой тряски. Неподалеку, возле дороги, виднелись два или три бревенчатых дома, стоящих торцом, а подальше начинался манящий прохладный лес. Не помню, о чем я тогда думал, но зайдя в него, почувствовал прохладу и немного повеселел. Дорога все больше сужалась и превратилась наконец почти в тропу.
- Поезжай к отцу Василию, посмотри, как надо жить!- напутствовал меня мой духовный отец. И вот я большой церкви, украшенной различными поясками и нишками из точеного кирпича. Здесь когда-то был богатый рыбачий поселок. А теперь перелески, да лес. Называлось это место Каменный конец. Не зная, почему каменный, но то, что конец – это не вызывало сомнений.
Две женщины хлопотали по хозяйству возле неподалеку стоящего от храма домика, а слева виднелся сарай, который как я узнал позже, был трапезной. В нескольких местах располагались огромные, как стога поленницы дров, сложенных особым манером.
- Здравствуйте, а где батюшка?- спросил я.
- Спит.
Было около полудня…
- Странно- подумалось мне- Я приехал, а он спит. Вот так подвижник!
- Скажите ему, что приехал ху-дож- ник.
- Олег! – позвала одна из женщин- Тут художник приехал
Передо мной возник человек лет тридцати неопределенной внешности.
- Его не разбудишь, он трое суток служил,- только лег.
- Ну и что,- подумал я – подумаешь служил, а я из самой Москвы тащился!
- Времени у меня мало, разбудите его!
Олег недовольно ворча поднялся по ступеням и стал колотить в церковную дверь.
- Видите- довольным тоном сказал он- не просыпается!
Однако, за дверью послышались шаги, стукнула щеколда и на пороге появился батюшка, еще, видимо, не проснувшийся.
- Олег, принеси воды – сказал о. Василий и когда тот поставил ведро с водой, только что печерпнутой из колодца, отец Василий скомандовал:
- Лей!
Приказы не обсуждаются, и Олег мгновенно окатил голову батюшки ледяным потоком.. Батюшка пару раз фыркнул и отжав волосы и бороду распрямился. Плечи и спина были мокрые, а с головы продолжала стекать вода.
Когда-то давно мы сочинили озорную частушку из двух строчек:
«Если б был я в силе
Как отец Василий!»
Эта частушка и по сей, особенно по сей день остается в силе!
Мы зашли в церковь. Два прекрасно сохранившихся позолоченных иконостаса в псевдо-русском стиле с иконами добротного академического письма украшали интерьер. Видно, что строители денег не жалели. Правый предел был наглухо огорожен фанерой, в которой виднелась небольшая дверь. Здесь о. Василий служил зимой. В правом углу стояла железная печка, которой отапливался, вернее подтапливался придел. На западной стене располагались самодельные хоры, а сама стена была из фанеры и крепилась к северо-западному столбу.
- Вот- сказал отец Василий- Нарисуй здесь что-нибудь, а то одна фанера кругом.
Осмотрев темное небольшое помещение, я решил начать со стены над хорами, чтобы батюшка, выйдя на амвон, мог хоть на что-то положить глаз.
Мне нужно было закончить свои дела в Москве и подготовиться. Недельки через две я собирался приступить к работе. А пока я познакомился с людьми, здесь находящимися. Из мужчин был тогда, по моему, только Олег. Из женщин – жившая здесь постоянно трапезница пожилая Анна, всегда молчащая- послушница о. Василия. Из молодых – Люба, довольно симпатичная лет 25-27 и ее подруга – статная красивая Евгения. Что-то видно у них в жизни не ладилось, зато на клиросе все было ладно. Обедали мы тогда или нет – не помню. По крайней мере, время обеда еще не наступило. Ели один раз в день часа в 3 или в 5, в зависимости от продолжительности утреннего богослужения. По средам и пятницам не вкушали ничего «Немощным» батюшка разрешал немного святой воды и просфору. Он любил повторять:
-Мы готовим не обед для людей, а людей для обеда.
Я думаю, что в этой фразе был двойной смысл. Обед- как обед. И обед- как обедня, т.е. литургия. Мне было не привыкать –постился я тогда изо всех сил, что давалось непросто, а вот длинные богослужения переносил с гораздо большим трудом. Особенно для меня трудны были акафисты. Женщины, в основном пожилые, высоко и часто не впопад начинали тянуть бесконечное «Радуйся», а я в это время думал: - И почему же я не могу радоваться? И по сей день, я предпочитаю канон акафисту. Узнав, что скоро будет читаться акафист, я заторопился и решил ехать дневным автобусом в Гдов, чтобы успеть обратно на вечерний поезд. Гдов мне представлялся старинным городом, в котором было, что посмотреть. Отец Василий заметил:
- Из Гдова ты скоро не уедешь.
Так оно и оказалось.
По этому поводу сложился стишок:
«Автобус будет только вечером,
А в Гдове делать больше нечего…»
Я пожалел, что не остался на акафист- была бы хоть польза для души. Впрочем польза была и так. Я лишний раз убедился в том, что нужно больше проявлять терпения, чем своеволия.
Через некоторое время я вернулся в Каменный конец, договорившись с моим другом В., который услышав мой рассказ, захотел побывать у отца Василия и помочь мне в работе. Он подъехал позже, когда я уже подготовил фанерную стену, обклеив ее марлей и покрыв левкасом. Писали мы тогда темперой на цельным яйце, делая краски из сухих пигментов, добытых в разных местах нашей необъятной родины.
Для росписи я выбрал поясное «Знамение» с пророками Давидом и Соломоном. Это было наиболее подходящее из того скудного материала, что я имел. Мне нравился крупный масштаб фигур, заполняющий всю стенку. Писали мы с семи утра, когда начинали читать кафизмы и до позднего вечера. Утреннее богослужение заканчивалось в час, а то и в три. После этого был обед и различные работы: заготовка дров или грибов или еще что. Никто не отдыхал днем. Вечерняя служба начиналась, по-моему, в пять, а заканчивалась около восьми-девяти. Опоздавший на богослужение клал земные поклоны по количеству пропущенных минут. В 11 вечера начиналась обязательная для всех исповедь, продолжавшаяся до двух-трех часов ночи в зависимости от количества народа. После исповеди все расходились, еле волоча ноги, а отец Василий задерживал кого-нибудь в дверях и беседовал с ним часов до пяти утра и всегда стоя. А в семь опять начинались кафизмы, затем утреня и наконец, литургия, никогда не заканчивающаяся по церковным правилам до полудня, поскольку одно поминовение занимало часа два. Все это время хор должен был петь «Господи помилуй». А затем начинался бесконечный молебен на коленях, тоже часа на два. С колен мы не поднимались, а как бы это сказать, силились через силу встать. Во время молебна шевелиться никто не смел, разве что «приседал», сгибая в коленях затекшие ноги, или наоборот падал вперед долу на «лице свое». Но вобщем, все старались держаться прямо, как батюшка.
Как-то раз впереди меня оказалась Евгения. Я старался не смотреть на её охваченные мелкой дрожью икры. Мне было жаль, что она губит свою «цветущую» красоту», я же был человек пропащий, но и сам едва сдерживал такую же дрожь, стараясь не ткнуться от усталости носом в ее спину. А батюшка между тем читал синодик …
Отец Василий стоял на коленях перед аналоем, изредка вдыхая то одной ноздрей, то другой раствор собственного приготовления из нашатыря, одеколона и еще чего-то сильно пахучего.. Небольшой пузырек с этим раствором он всегда носил с собой и очень гордился своим изобретением.
-Это хорошо включает ритм сердца- говорил он, понося к носу кого-нибудь из избранных свой «волшебный» пузырек. Сподобился и я отведать этого снадобья – мне так шибануло в нос, что едва устоял на ногах.
Обедали мы действительно «Бог знает чем». На первое было варево непонятно из чего, на второе макароны системы «монолит» или каша, в которые батюшка резал один, а то и два лимона, высыпал банку зеленого горошка и банку томатной пасты. Еще туда крошились одуванчики, в изобилии растущие повсюду, какая-то трава и еще Бог знает что. Но сам отец Василий ел все вместе, смешивая в своей тарелке «первое»и « второе» а потом еще доливал третье. На третье подавался какой-то напиток, отдаленно напоминавший компот. Некоторые поступали также и ели это блаженной улыбкой. После еды полагалось вытереть тарелке до блеска кусочком хлеба и съесть его. Не могу сказать, что все это было вкусно, как обычно пишут в православных книгах о старцах, по молитве которых все становилось замечательным, но я все это съедал и ничего со мной не случалось. Эти обеды, по-моему навсегда отбили у меня охоту вкусно покушать…
Приезжали к батюшке самые разные люди со своими трудностями. Иногда он говорил поёживаясь:
-Что-то меня сегодня ломает, опять наверное кто-то тяжелый едет.
И действительно- в этот же день или на следующий появлялся этот «тяжелый». Приезжали больные, запутавшиеся в жизни, приезжали неустроенные и те, кто хотел помолиться со старцем,»отдохнуть душой».
Прожив несколько дней вместе, мы уже чувствовали себя роднёй. Лица светлели, печаль и уныние слабели, а то исчезали совсем. Жизнь более не представлялась трудной, а ты становился в своих глазах негодным ни к чему хорошему. Я, конечно, описываю свои чувства и впечатления, но, думаю, с ними никто из поживших у батюшки спорит не станет.
В алтаре у отца Василия всегда стояло ведро с со свежей водой и иногда взяв вилок капусты он несколько дней не выходил оттуда, вернее выходил совершать кажденье и необходимые в богослужении «входы», выходил также на исповедь.
- Ешь капусту- говорил он мне- в ней много клетчатки.
А также рекомендовал есть сырую свеклу. Лист капусты я еще как-то мог сжевать, но от свеклы меня выворачивало, и я мог не проглотить ни кусочка, несмотря на все мои героические усилия.
На первой ночной исповеди, после того, как я закончил говорить, отец Василий строго спросил:
- У тебя есть женщина?
Я удивился этому вопросу: ведь для православного может быть только одна женщина – жена, но все же понял о чем идет речь
- Нет …
Отец Василий набросил епитрахиль мне на голову м начал читать разрешительную молитву: … да просит тебе брат Владимир и т.д. Я немного смутился – никто прежде, да и потом не говорил « брат», но как положено «чадо». Значит отец Василий считает меня братом? Чем же я заслужил это?
Обычно перед исповедью батюшка говорил проповедь час или больше. Он рассказывал какие-то невероятные истории и доводил нас до слез. Ему, вернее нам, нужно было смягчить и разогреть наши сердца, подготовиться «для обеда».
Перед тем, как исповедоваться, каждый выходил на середину храма, и становясь перед всеми просил прощения, затем клал земной поклон. В ответ все также ему земно кланялись. Таким образом, поклонов совершалось по количеству кающихся, не всем это давалось легко. Кто-то себя пересиливал, а иные кланялись со слезами на глазах. Вообще поклоны батюшка очень любил, делая метания и земные. У него особая гимнастика. Часто из алтаря доносились какие-то странные не то шлепки, не то щелчки. Я не мог понять, что это значит. Пока однажды батюшка не показал мне этот способ борьбы со сном. При глубоком вдохе с силой развести в стороны руки на ширине плеч, а затем при полном выдохе изо всей силы бьешь себя ладонями по лопаткам. После нескольких ударов просыпаешься и с четким крестным знамением делаешь несколько метаний с Иисусовой молитвой, причем «помилуй мя грешного» приходится на самое нижнее положение тела. От постоянного перенапряжения у меня часто болела голова и от сотрясения боль усиливалась. Поэтому я пользовался этим приемом не часто. Обычно отец Василий делал эту гимнастику отойдя в диаконник, а поклоны совершал у престола.
Первое богослужение у отца Василия мне запомнилось на всю жизнь: «Благослови душе моя Господа»… запели Люба и Евгения, царские врата распахнулись. Вдруг все стало как будто волшебным, словно всполыхнуло множество огней… В поеме стоял «Волшебник-гном» с волшебной лампой-кадилом в руках. Он подергивал ей, а из лампы попыхивали волшебные облачка. «Гном» был одет в волшебный плащи огромные волшебные тапочки. Его совершенно белая прямая борода тоже была волшебной. Лицо «Волшебника-гнома» сияло, а в глазах было такое выражение, что он теперь кадит всю вселенную. «Господи Боже мой возвеличился еси зело»- продолжали певчие. Что это со мной? Будто «Волшебник» превратил меня в легкого ангела, и я сейчас вместе с этими волшебными облачками полечу к престолу Божьему! и «Гном-волшебник» повернулся на пятках налево, потом направо, подергивая своей волшебной лампой и вдруг стал отцом Василием, который почти летел над солеей, а затем сильными длинными взмахами –«прострелами» кадила двинулся вдоль стен то замедляя шаг, подергивая вверх-вниз, то вновь широкими стремительными движениями кадила освобождал себе путь, раздвигая инертную материю пространства.
Все в отце Василии было необычно. Его рассказы, совершенно нереальные с точки зрения «плоского» сознания, становились свидетельством чудес и милости Божией. Если кто захотел бы пересказать эти чудеса, получились бы фантастические истории, но в устах батюшки это звучало столь убедительно, будто виделось наяву. Его рассказы подобно русским былинам были направлены в самое сердце. Здесь не нужно было задаваться вопросом реально это или нет. Сердце охватывал восторг, и оно начинало гореть.
- Горе имеем сердца!
* * *
Две приезжих пожилых женщины сидели на лавочке, неподалеку от храма и о чем-то тихо разговаривали. Увидев меня одна из них с виду «Опытная паломница» проворчала:
- И как это наш батюшка не отдубасил тебя палкой за эту красную рамку! Он терпеть не может красный цвет!
Я немного испугался. Да, мне пришлось сделать очень широкую двойного тона ярко-красную разгранку, которая несколько сокращала площадь самой картины, иначе бы фигуры «расползлись» по стене. Мне это казалось хорошо и даже красиво. Обычно я никогда не спрашиваю у заказчика его мнения о моей работе. Зачем мне похвала, а тем более порицание? Но тут я решил нарушить правило, и воспользовавшись случаем прямо спросил:
- Может быть, батюшка, что-нибудь не так в росписи?
- Нет-нет все хорошо, я люблю, когда духовно написано – ответил отец Василий.
- Странно- подумалось мне.
Через некоторое время отец Василий показал мне образ Спасителя, который был очень распространен в то время среди верующих.Это была Черно-белая фотография, покрашенная анилином, Плащ Христа светло-голубой, а гиматий бледно желтый.
- Видишь, здесь правильный цвет. Теперь на Пасху служат в красном, а это неправильно. Раньше пасхальные облачения были белыми. Это теперь придумали в красном служить.
- Может мне изменить красную рамку?
- Нет-нет, все хорошо, не надо.
К отцу Василию приезжали разные люди: кто за утешением, кто за разрешением важных для них жизненных вопросов. Среди прочих появился некий молодой человек из Киева, певчий собора. Поскольку он желал получить ответ всего лишь на несколько вопросов, то надеялся обернуться за один день, но поговорить с батюшкой ему не удавалось. Он обратился ко мне, ропща на то, что отец Василий его избегает. Все ему здесь не нравилось – ни еда, ни службы, ни исповедь.
- зачем- говорил он- делать исповедь ночью, когда уже то ли жив, то ли нет? Нельзя что ли по человечески, перед литургией исповедоваться, или уж по крайней мере за вечерним богослужением? И потом эти длиннющие проповеди, не понятно к чему они относятся. Я даже согласен, что дважды два –пять, да хоть сто! Но дважды два, - получается луна- это уже выше моих сил.
- Ничего, потерпи, Сережа, потом поймешь- говорил я, стараясь его утешить- побудь еще. Прошло еще два или три дня и вот на очередной исповеди мы оказались рядом. Отец Василий начал говорить:
- Многие хотят знать волю Божию- едут к старцу. А постились ли они, помолились ли, чтобы через старца им была открыта Воля Божья? Старец тоже грешный человек и за него нужно крепко молиться, если хочешь, чтобы он тебе помог. А многие сразу хотят получить ответы на все вопросы. А батюшка то спит, то ему некогда, то еще что. Едут без поста и молитвы, а еще сумку с собой берут, а в сумке у них колбаса!
-Ой- услышал я шепот Сергея- это ведь у меня колбаса в сумке, я про нее и забыл!
- Для того, чтобы сварить обед- продолжал отец Василий- нужен хороший огонь, а дрова сырые. Мы сначала разжигаем костер сухими веточками и постепенно подкладываем сырые, они вначале шипят, но потом разогреваются, подсыхают и тоже начинают гореть! А там уже и обед готов! Понял, Сережа?
В Сережиных глазах стояли слезы. Обычно отец Василий говорил проповеди опустив голову и прикрыв глаза, словно погруженный в дерму, и в нужный момент вдруг «стрелял» своим взглядом в того, к кому были обращены его слова. При упоминании имени Божьего, Богородицы или кого-то из святых, он всегда поворачивался лицом к алтарю или иконам и совершал земной поклон с крестным знамением. Батюшка постоянно «контролировал» себя и часто можно было слышать как он подобно регенту, дающему тон «проверяя» слаженность своего «внутреннего хора»: Гм-гм-гм, что соответствовало: соль-ми-до. Чтобы сохранять постоянное внимание отец Василий не разрешал брать что-либо левой рукой.
К женщинам он относился особенно строго, не терпя краску на их лицах, волосах и ногтях, отсутствие платка или короткую стрижку. Это все он называл искажением образа Божьего. Даже неверующие побаивались отца Василия. А вот моя супруга, тогда еще молодя девушка, недавно закончившая институт ничуть его не боялась и смотрела на батюшку широко раскрытыми глазами, как смотрят дети, увидев нечто поразившее их воображение. Отец Василий для нее – просто живая былина.
Причащал отец Василий из глубокой лжицы, сохранившейся с дореволюционных времен, Частица была большая, и сразу проглотить ее удавалось не всегда…
- Причащается раб Божий Владимир- говорит отец Василий, протягивая лжицу и вдруг убирает ее, подносит вновь к моим устам и опять убирает. Наконец причащает меня, я отхожу к запивке. За обедом батюшка разрешает мое недоумение:
- Я видел постороннюю мысль, поэтому ждал, чтобы ты сосредоточился.
Но однажды я так «сосредоточился»,что крепко закусил лжицу зубами. Батюшка дернул раз, потом другой, немного подождал, а я тем временем догадался разжать зубы.
* * *
Лето было дождливое и все вымокло настолько, что казалось мы живем в фантастической стране Маркеса. Батюшка несколько раз замечал:
- Нужно отслужить молебен о дожде.
Вскоре молебен был отслужен. Дождь стал потихоньку стихать и, наконец, совсем перестал, но погода оставалась пасмурной. Вокруг ходили тучи, не «решаясь» на нас пролиться. Вдали, над Чудским озером виднелась мутная полоса мелкого дождя, но на нас не упало ни капли. За несколько дней мы пообсохли, а потом снова занудил дождь. На Преображение зашли мы в храм серым утром, а вышли солнечным вечером. На праздник съехалось много людей, и у одного из приезжих оказалась фотокамера. У меня сохранилось несколько снимков. Когда живешь рядом с человеком, привыкаешь к тому, что он есть, и кажется, что так будет всегда. Уже не удивляешься его присутствию, а чудо общения по настоящему оценивается, когда его уже нет, но с отцом Василием присутствие чуда ощущалось постоянно.
* * *
В том 1984 году, о котором идет речь, Пасха была ранняя. В это время, когда душа устала от зимней непогоды, холод воспринимается больше, чем даже зимой, а тем более на Псковской земле. С понедельника Страстной, в Каменном конце ничего не вкушал и я, сильно ослабленный постом, решил ехать в среду, немного подкрепившись на дорогу. И утром, в четверг уже стоял в холодном, но все-таки не промерзшем храме и клал поклоны.
- Что вы как сонные мухи еле шевелитесь- говорил батюшка, выходя из алтаря в одном подряснике и епитрахили и громко нам подпевая. Прошел четверг, пятница и наконец настала Великая суббота. В этот день можно было немного поесть, чтобы поддержать силы, вернее физическое бессилие. Отец Василий благословил целый таз вареной пшеницы, сдобренной медом. Я подумал:
-Куда так много?
Но когда приступи к трапезе, оказалось, что таз быстро опустел…
Не помню, был ли я жив, но слышал издалека, хотя стоял на клиросе, как Пасхальный канон «съезжал», как на затертой пластинке. Отец Василий поминутно выскакивал из алтаря и громким голосом начинал петь очередной ирмос, от чего мы просыпались и несколько слов произносили довольно внятно.
- Утреннем утреннюю глубоку- но потом постепенно затихая:
-Вместо мира песнь принесем Владычице- заканчивали шепотом, заплетающимися языками.
- Узрим Правды Солнце…
Кто-то и до этого не дотягивал, замирая с закрытыми глазами как часовой ночью у знамени полка. Отец Василий опять выскакивал из алтаря и махая рукой задавал ритм:
- Снизшел еси в преисподнее земли – мы опять подхватывали:
-И сокрушил еси вереи вечные – но уже шепотом заканчивали – Яко от кита Иона…
Это было мучительное умирание и оживание.
- Зачем это? Для чего?- спросил бы какой-нибудь «Сережа» - ведь можно же по-человечески.
Нет, по-человечески у отца Василия было нельзя, нужно было по-ангельски: мгновенно и без устали
…Если б был я в силе
Как отец Василий!
Наконец мы похристосовались и радостно высыпали на улицу. Светало.
- А теперь – благословил отец Василий – отдохните часок, а потом на трапезу.
Но спать не хотелось.
- Христос Воскресе!
- Воистину Воскресе!
Все же благословение нужно выполнять и все разбрелись в поисках где бы прикорнуть. Я залез на сеновал над сторожкой, и провалился!
Проснувшись, я в ужасе понял, что прошло несколько часов. День был в разгаре, стало совсем тепло. Почему я не проснулся вовремя? Почему меня не разбудили? Как теперь появлюсь на глаза батюшке – ведь я позорно проспал!
Потихоньку, приоткрыв досчатую дверь чердака, я вылез, и осторожно, чтобы не выдать себя стал спускаться, тихонько нащупывая жердины лестницы ногой. Кругом было тихо. Я пробрался к углу и заглянул за него – никого… Прошел до двери – ничего не слышно. Осторожно приоткрыл ее и стал свидетелем потрясающего зрелища, напоминающего знаменитую картину Васнецова «Спящее царство». Кто где остановился, там и замер полустоя, полусидя, полулежа. Все спали. Вдруг один из них пошевелился и открыл глаза. В них было выражение ужаса и недоумения. Он понял, что позорно проспал! Я приложил палец к губам, что означало: Прошу хранить молчание! Тихонько выбравшись на улицу, мы едва сдерживались от смеха. Постепенно пространство перед домом стало заполняться братьями и сестрами, выползавшими из него. Вначале они недоуменно озирались, пытаясь понять, что произошло, и где они находятся, а потом всех охватывал радостный смех. О.да! Мы воскресли.
Я пишу эти строки в последние дни Светлой седмицы. От этих событий меня отделяет почти тридцать лет. Уже три года, как нет на земле батюшки. Два года назад отошел ко Господу и мой духовный отец, с которым отец Василий был очень дружен. Да ис кем он не был дружен? И с ангелами, и с самим Христом. Воистину это был друг Христов! Другом он не был только греху!
Христос Воскресе, батюшка!
